Кирилл Павлов - Импортный свидетель [Сборник]
Бесхозяйственность и равнодушие Советов, занятых лишь поисками решений проблем выживания того или иного населенного пункта, делали устраиваемые Симиным мужем предприятия реальными.
Покупка антиквариата на советские деньги, валявшиеся под ногами, скупка облигаций, шкурок и икры и перепродажа всего этого приносили Пеккарди доход в твердой валюте.
И таких, как этот господин, было немало. Именно благодаря им и общей ситуации в СССР миллиарды советских рублей гуляли за рубежами страны, поэтому и рубль стал стоить так дешево.
Сима всего этого, конечно, не понимала. Она не была экономистом, не была деловым человеком, она была женщиной, купалась в роскоши и не задумывалась о реальной стоимости жизни.
А Пеккарди преследовал далекие цели: из собственной жены он хотел сделать постоянного связника и порученца по своим делам, к тому же, что особенно удобно, с советским паспортом.
Сима, в то время еще имевшая советское гражданство, по одному поручению мужа выехала в Советский Союз.
В тот день в мастерской по ремонту и пошиву одежды дежурил не представитель постоянной «свиты», а «чужой», нанятый «на доверии».
Увидев перед собой Симу и узнав, кто она, он грубо нарушил преступный устав и, вместо того чтобы самому отправиться в подвалы доложить о ней, повел туда Симу.
И это стоило бы ей жизни, если бы она не была женой «большого человека» оттуда.
29
Нестеров и Авзуров так были увлечены своими детективными делами, что шли по Марселю, совершенно забыв, что они во Франции.
— А что же Мирский? С его помощью вы дислокацию этого учреждения не обнаружили?
— Нет, да и взяли-то мы человек трех-четырех, но они воды в рот набрали, их ведь и в колонии достанут.
— А наркотики там проходят?
— Я это не исключаю.
— Так что же, вы ищете неизвестно что?
— Я ищу Симу, это единственный свидетель, который нам может помочь.
— А вы уверены, что ее уберут, если она станет свидетелем?
— Уверен. Мы ее сбережем.
— Вышлете из Москвы?
— Ничего, поживет немного на Памире, у вас, например.
— Потом вернется за рубеж?
— Куда захочет.
— Она не лишена паспорта?
— Джоджон, это детали… Решим.
— А как она вырвалась из этих застенков?.. Подождите, Николай Константинович. Смотрите, это же каравелла Колумба. О Аллах! А там вдали, на острове, неужели это замок Иф?
Нестеров вытащил из кармана пачку «Салема».
30
— Мне удалось кое-что узнать о том, что творилось там… А за три дня до того, как меня вырвали из этих лап, я побывала там же или, может быть, не совсем там, но я, когда рассвело, увидела там ржаное поле: все это страшное место было поверху распахано и засеяно хлебами. Там колосилась рожь… Я презираю себя и вас вместе со всеми вашими. И ненавижу, — твердо сказала Сима «хозяину» Центра.
— Это я знаю, — медленно сказал «хозяин». — И что вы нас ненавидите — знаю.
Он встал, подступил к ее креслу, наклонился, упершись руками в широкий подлокотник этого кресла, приблизив к ее лицу свое, с усмешкой произнес:
— Мне нравится выражение ваших глаз. Они очень красивы и выражают неукротимую ненависть… Я люблю такие глаза!
— Вы подлец, садист!.. — не выдержав напряжения, воскликнула Сима и что было сил ударила «хозяина» по лицу.
Сима откинулась на спинку кресла, закрыв глаза. «Хозяин» с перекошенным от бешенства лицом шагнул к столу, вытирая носовым платком со щеки капельки крови: Сима задела ее ногтями. Швырнул платок, схватил бутылку коньяка, налил дрожащею рукою полный, предназначенный для шампанского, бокал и разом выпил его. Отвернувшись от Симы, прошелся, заложив руки за спину, от входной двери к закрывшей противоположную стену китайской драпировке с большим огнедышащим черным драконом. Минуту глядел на дракона, потом медленно повернулся — его лицо уже было спокойно. Только одна щека была красной, а другая белой. И очень спокойно, металлическим тоном сказал:
— Хорошо… Мне хотелось еще о многом с вами поговорить, прежде чем… Вы сами решили свою судьбу. Во всяком случае, это дела ничуть не меняет. А теперь встаньте.
Сима встала, и тотчас потеряла сознание: кто-то ударил ее сзади по голове.
Пришла она в себя в аэропорту. В сумочке ее был заграничный паспорт, билет и письмо мужу.
31
— Как же они ее отпустили? — спросил Джоджон.
— Ну, неизвестно, но, может быть, пригрозила, что муж прекратит всякие сношения с ними. Словом, ее благополучно доставили к трапу самолета.
— И что же было дальше?
— А дальше она приехала к мужу во Францию и все ему рассказала. А муж, естественно, не хотел посвящать в эти свои дела жену. Но коли она узнала, он стал сперва уговаривать ее, а потом пригрозил.
— А она?
— А она затеяла развод, но адвокаты выставили ей такой счет, что у нее не было другого выхода, как совершить преступление. И совершила она его в СССР.
— Значит, приезжала туда еще раз?
— Да, Джоджон. Вот видите, вы уже про СССР говорите: «туда».
Джоджон рассмеялся.
Нестеров посмотрел на Джоджона.
— Между прочим, мы в Марселе, глядите, какой роскошный порт, давайте-ка рассмотрим его хорошенько.
— Странно, что это вы мне говорите. Я думал, вас волнует только служба…
В этот момент теплоход загудел, и друзья оглянулись. Он — «Юрий Верченко» — стоял одинокий, грузный и неповоротливый и прощался с ними на две недели.
Джоджон достал компас и стал что-то колдовать над ним.
— Что вы делаете?
— Ищу, где восток.
— Для чего?
— Сегодня пятница, наступает час намаза, а перед такой авантюрой, какую вы уже затеяли, неплохо бы помолиться Аллаху.
И, повернувшись спиной к Нестерову, Джоджон стал что-то бормотать.
Нестеров пожал плечами.
Вечером вторым классом милиционеры уехали в Париж.
32
— Что она вам сказала? — спросил Нестеров Джоджона, когда на Лионском вокзале они вышли из поезда и направились к такси.
— А, вы про проводницу? Ничего особенного, она просто спросила, не афганец ли я. Но я не афганец, так ей и ответил. Просто знаю фарси, и это придает мне уверенности, что я в Париже не заблужусь… Но, Николай Константинович, дайте мне постоять минуту, ведь, уверяю вас, я первый «гаишник» из Рушана, который удостоился чести побывать в Париже. Чувствуете? Кстати, давайте вот здесь, у этой шарье, постоим покурим, и вы мне договорите то, что не успели сказать в поезде.
33
— Ослепленная яростью, Сима затеяла развод и, как я уже сказал вам, совершила преступление, но ничего кровавого там не было. Обычное преступление, контрабанда. Решила вывезти советскую бижутерию, естественно, в товарных количествах, запрятала ее везде, где только можно. Но магазинщики народ опытный, «стукнули» таможне, что, мол, такая-то покупает «бижу». И зачем Сима показала в магазине заграничный паспорт, показала бы советский, никто ничего бы и не заподозрил! Хотя, по-моему, это всегда подозрительно, когда женщина приходит в магазин одна и покупает «бижу» на крупную сумму. Есть какие-то традиции, несмотря на всеобщее равенство. Такие вещи надо делать с мужчиной.
— И попалась на таможне?
— Конечно. Более того, у нее отобрали паспорт, советский, конечно.
И вот нищая, озлобленная, переставшая служить мужу женщина оказалась за рубежом. Правда, желание насытиться тряпками у нее было менее сильным, чем чувство Родины.
Она пришла в консульство и оставила там заявление, которое они переправили нам, я уже говорил об этом. Но она ведь пришла для того, чтобы ей помогли вернуться в Союз. А консул сказал: «Рассмотрим». А потом отказал. Причем обращались с ней по-хамски. Держали в приемной по пять часов. Самое интересное, что друзья ее мужа не знали, что она была в консульстве. Во всяком случае, о том, что она оставила там описание синдиката, потому что травля началась позже: что-то она сделала или сказала неосторожно, и они заподозрили, что она может, их разоблачить.
Вот теперь она и живет между двух огней. С одной стороны, ей хочется вернуться, иметь советский паспорт, может быть, не для того, чтобы совсем вернуться, но чтобы навещать мать, когда ей этого хочется; а с другой — это невозможно.
— Николай Константинович, но ведь если ее упустили консульские ребята, не есть ли это свидетельство того, что ее уже нет на свете, а не то, что она сама от них убежала?
— Я думал об этом, Джоджон, но пока давайте сядем в такси и поговорим о чем-нибудь приятном.
— Жаль, здесь нет вашего теплоходного собеседника, который все так хорошо знает про заграницу. Кстати, посмотрите: не Эйфелева ли это башня?
— Нет, Джоджон, — почему-то обиделся Нестеров, — это Нотр-Дам де Пари…
